Биляна Срблянович - Кузнечики [=Саранча]
Милан: Профессор, а Вы и стихи пишете?
Симич опять не отвечает. Он уже сказал то, что хотел сказать. Больше он говорить не хочет.
Милан: И мой отец пишет стихи. Вы, конечно, это знаете. У него много стихов, несколько сборников. Самое малое — пять. Или даже десять. И каждое стихотворение он кому-то посвящает: королю, своей маме, покойной жене — моей маме, своему врачу и Достоевскому. Потом одному родственнику, который был ранен на войне, потом всем детям земли, природе и солнцу… всем. Всем, кроме меня. Мой отец уже тридцать пять лет пишет стихи. Но ни одно никогда не посвятил мне.
Теперь и Милан замолкает. Симичу становится жалко своего самого плохого студента. Ему жалко видеть, во что он превратился. Через какое-то время Симич произносит.
Симич: Милан, сынок, почему Вы не работаете?
Милан: Так я же на пенсии. Разве Вам папа не сказал?
Симич: Как на пенсии? Сколько же Вам лет?
Милан: Тридцать пять. Я на пенсии по инвалидности.
Симич: Но Вы же не инвалид!
Милан: На службе так положено.
Симич: Да. Зачем Вы вообще пошли в полицию? Вам надо работать!
Милан: Как я буду работать? А кто будет помогать отцу?
Симич: Он и сам может о себе позаботиться. Вы — юрист, а не водитель.
Милан: Да нет. Отец сам не сможет.
Симич: Почему же не сможет? Он младше меня.
Милан: Вообще-то я не водитель. Просто иногда подвожу его. И жду. Когда у меня есть время, и когда у меня нет других дел.
Симич: Поэтому я Вас и спрашиваю. Почему Вы не занимаетесь ничем другим?
В этот момент какие-то тяжелые двери рядом открываются. Слышатся старческие голоса: много мужских голосов, консонанты, произносимые вставными челюстями, какой-то кашель, напоминающий рак легких, быстрые шаги, как в туалете, неожиданные выкрики. И неторопливый голос, полный достоинства. Симич и Милан встают.
Милан: Вот они.
Тут же мимо них обих быстро, важно, без остановки проходит академик Игнятович. Он только бросает Милану.
Игнятович: Давай, поехали.
Милан спешит за отцом. Симича никто не замечает. Милан обгоняет отца, открывает перед ним входную дверь. Симич, как вкопанный, глухо произносит.
Симич: Павел…
Академик Игнятович оборачивается, деланно удивляется. Делает вид, что не видел друга, который часами ждал его тут в приемной. Он так ведет себя, что всем понятно, что он притворяется. Потому что он хочет, чтобы всем это было понятно.
Симич: Павел! А я?
Игнятович: Ты все еще тут? Слушай, ничего не получилось. Что сказать? Они тебя не поддержали. Тяжело, много кандидатов.
Очень возможно, что в этот момент Симич перенес на ногах инсульт. Во всяком случае, он производит такое впечатление.
Игнятович: Никто, брат, за тебя не проголосовал! А я воздержался. Чтобы не оказывать давления.
Симич жив, только пошатывается. Он делает шаг вперед, к другу. Потом останавливается и стоит, как вкопанный.
Игнятович: Ну, ладно, ей Богу! Что ты на меня так смотришь! Это же не конец света! Время есть, попробуешь в следующем году снова.
Академик Игнятович идет к выходу, оставляя Симича стоять.
Игнятович: Слушай, это серьезное учреждение, а не мясокомбинат! Некоторые и умирают, ожидая, что будут приняты, а ты так…
Симич остается, отец и сын Игнятовичи уходят. У самого выхода академик оборачивается и прибавляет другу.
Игнятович: Эй, Милисав!
Старик, как какой-то бездомный пес, почти бежит к нему.
Симич: Я слушаю!
Игнятович: Слушай, назовии мне, пожалуйста, какое-нибудь число!
Затемнение
III
Кухня в квартире Игнятович. Не очень большая, но здесь достаточно места для кухонного стола, где может позавтракать целая семья. Если бы в этом доме такие завтраки были заведены.
Стол, стулья, скатерть, чашки, тарелки, фотографии и кружево, окрашенные стены, паркет и плитка. Все выглядит так, как описано в каком-нибудь романе Велмар-Янковича.
Ну, не будем загружать читателя описаниями.
За столом сидит Павел Игнятович. Он курит трубку, пьет кофе и разрабатывает системы лото.
Напротив него за столом, еще в пижаме, склонившись над стаканом сока и куском хлеба с вареньем, сидит Алегра, этот претенциозный ребенок.
Трубка дымится, ребенок кашляет. Игнятович не замечает этого.
Игнятович: Посмотрим: один, девять, четыре, семь. Один и девять, четыре и семь. Десять и одиннадцать. Одно к другому не подходит.
Дада, мать Алегрины, в домашней накидке, из-под которой виднеется живот будущей роженицы, похожий на футбольный мяч, входит на кухню. Дада высокая и до неприличия красивая женщина. Она выглядит как женщина, которая всегда и в любой компании будет самой красивой. Алегра кашляет еще раз, уже преднамеренно.
Дада: Отец!
Игнятович: Ох, любовь моя, ты встала! Доброе утро. Если хочешь, там есть кофе.
Дада: Отец, ты же знаешь, что я не пью кофе.
Дада берет свою дочь за руку и отодвигает ее вместе со стулом от стола и табачного дыма.
Дада: А разве мы не договаривались, чтобы не курить при ребенке? Разве вам Милан ничего не говорил?
Алегра, чье имя на столько отвратительно, что мы постараемся избегать его, как по команде, начинает кашлять. Игнятович как будто только сейчас замечает, что тут ребенок.
Игнятович: Милан? Он мне ничего не говорил. Но если мешает, вот, я гашу.
Игнятович выворачивает трубку в пепельницу. Дада теперь и сама начинает кашлять. Она берет пепельницу с выражением полного отвращения и какой-то детской обиды и несет выбрасывать ее содержимое.
Дада: Странно, что он вам ничего не сказал.
Игнятович: Я тебе говорю, и словом не обмолчился! А ты, кукла моя, ты что еще делаешь дома? Ну-ка, быстро в школу! Опоздаешь!
Дада: Алегра сегодня не идет в школу, папа. Вы же видите, что она даже не одета.
Игнятович: А, не идет? Почему? Опять какой-нибудь праздник?
Дада: Не дай Бог такого праздника! Вы что, не видите, что ребенок болеет?
Дада, когда говорит, говорит быстро. И немного копирует голос ребенка. Как-то пискляво и тягуче, выделяя каждую букву.
Игнятович: Болеет? Ты что говоришь? Куколка моя, иди сюда, дедушка посмотрит!
Дада берет дочь за руку, хотя та и не собиралась подходить к деду. О чем она и говорит.
Алегра: Лучше не надо. Мне мешает запах дыма. У меня на него аллергия.
Нужно ли напоминать, что и ребенок, когда говорит, говорит быстро. И сама также копирует детскую речь, также пискляво и тягуче, выделяя каждую букву.
Игнятович начинает смеяться, совсем как Дед Мороз. Просто так, считая, что так смеется любой дедушка.
Игнятович: Да какая аллергия, Бог с тобой! Это ты немножко простудилась. Ты мороженое ела, признайся дедушке?
Алегра: Боже сохрани, дедушка! Какое мороженое! Ты же знаешь, что у меня очень чувствительное горло!
Игнятович: Сердце мое, и как это она со мной разговаривает! Прямо как взрослая!
Игнятович, смеясь, как подобает дедушке, наклоняет ее голову к себе, чтобы поцеловать.
Дада этого не любит, да и ребенок тоже. Алегра прячется за мать, которая заслоняет ее, как будто дедушка болен холерой.
Алегра: Мама!
Дада: Папа, пожалуйста… давайте лучше я позавтракаю.
Игнятович: А, конечно, давай, поешь чего-нибудь!
Дада даже не сдвигается с места, просто ждет, когда Игнятович уйдет. Потом поясняет.
Дада: У меня повышенная кислотность.
Алегра продолжает стоять рядом с мамой. Она тоже хватается за живот.
Игнятович: Ой, господи! Чтобы сказала моя покойная жена: у ребенка язва.
